Держись, Дюссельдорф!

[BlaueKater]

Снова акынская песня, но в этот раз с ярко выраженным слэшным подтекстом, так что если вы не любите слэш, то лучше не читать.

Закат

***
Почему начинаешь ценить время, когда его остается так мало? И многие вещи, на которые раньше не обращал внимания, становятся вдруг настолько важными и значимыми? Мне жаль немного, что раньше я этого не замечал.
Небо над головой такое чистое сейчас, хотя еще с утра было затянуто тяжелыми серыми тучами, и казалось, что вот-вот вновь хлынет дождь. А я радуюсь этому, как последний дурак. И последним лучам заходящего солнца, от которых деревья кажутся золотыми.
Никогда не любил золото. Но всегда любил солнце, и только сейчас это понимаю. И хочется рвануть куда-нибудь, где его так много, и купаться в его лучах, наслаждаться, радоваться жизни.
Черт подери! А ведь это обидно. Но сил кричать давно нет. Боль осталась, но человек ко всему привыкает. А еще есть пустота, которую отчаянно хочется заполнить хоть чем-нибудь.
Тобой?
Но ведь это я оттолкнул тебя, человека с волосами цвета солнца и серыми, но такими яркими глазами.
Думаешь, я не помню?
Помню. Каждую веснушку на твоих плечах, помню, как грозился поцеловать каждую и делал это, когда ты стонал и извивался подо мной, изнемогая от желания.
И любил, хоть ты, возможно, в это не поверишь.
Прости за то, что ушел, не сказав ни слова. За то, что решил все за нас двоих. Не честно, знаю. Но жизнь – вообще нечестная штука.

Запах сырой земли, травы и сигаретного дыма. И ты. В моей памяти. Тонкий и сильный. Горячий и гладкий. Всхлипы. Вскрик. Тело, словно натянутая и готовая лопнуть струна…
Я не вернусь, чтобы не стало больнее. Прости. Я не меняю решений, и ты это знаешь.
Если бы была возможность прожить эту жизнь заново… Я не поменял бы в ней ничего.
Но иногда я думаю о том, что мог бы продать душу за возможность просто жить, дышать, любить…
Солнце скрылось за крышами домов, как раз в той стороне, где ты… Мне бы хотелось получить твое прощение. Жаль, что некоторые вещи мы не в состоянии изменить, и я вздыхаю и иду домой.



Не люблю я, когда все грустно и плохо заканчивается. Поэтому написал продолжение.
Mary Jones, это для тебя

Надежда

***
- Макс, - резкий окрик заставил меня обернуться и замереть на месте.
Не все так просто в этой жизни. А ведь у меня почти получилось, не забыть, нет, но не думать о тебе каждую минуту, не вздрагивать каждый раз, когда звонит телефон.
Да, это я ушел, посчитав, что так будет лучше для тебя, не так больно потом, когда…
А вот теперь ты стоишь и смотришь на меня, а в серых глазах обида и боль. Почему? Я ведь все сделал правильно, и сейчас ты должен меня ненавидеть, как минимум. Тогда почему нет ненависти в твоем взгляде? Где я ошибся?
- Ты просто невозможный урод, Макс, - ты смотришь на меня так пристально, будто надеешься увидеть во мне подтверждение своим словам.
Я не знаю, что тебе сказать. И ты прав, я урод, сволочь, подонок и черт знает кто еще. И я все еще люблю тебя.
Наверное, я должен просто согласиться с тобой и уйти. Всего один шаг в сторону, и уйти, не оборачиваясь. Или шагнуть к тебе.
Я выбрал второе. Не успев подумать и сообразить, что делаю, захлебываясь от нахлынувших эмоций.
- Димка, - только и смог прошептать я, прижимая тебя к груди.
Как же я скучал. Год без тебя – это целая вечность. Я не могу этого сказать, потому что язык будто прирос к нёбу.
Ты молчишь, уткнувшись носом мне в шею, и твое дыхание щекочет мне кожу. И пахнешь ты так знакомо: бензином, моторным маслом. С твоей работой в автомастерской этот запах так глубоко въелся в кожу, что от него уже не избавиться. И он такой родной.
- Я продал квартиру, - глухо произносишь ты, и мне поначалу кажется, что я ослышался.
Как? Зачем? Ведь она так дорого далась тебе. После Чечни несколько месяцев в госпитале, а потом еще год дома, когда ты заново учился ходить.
- Зачем?
- В Питере есть медицинский центр. Говорят, очень хороший, там делают такие операции, - ты поднимаешь голову и смотришь мне в глаза. – Макс, я хочу, чтобы ты жил. Со мной или без меня – не важно. Просто жил…
Я не знаю, что сказать. Слов нет, воздуха – тоже, и все плывет перед глазами. И, кажется, я все-таки плачу. Что ты делаешь со мной? Я сказал это вслух? Ты улыбаешься, едва заметно, лишь уголками губ.
- Я даю нам обоим надежду.
Страшно поверить, но хочется до безумия.

Azzuro, рейтинг, наверное, R

***
Azzuro. Это цвет моей надежды, как небо над головой, пронзительно-синее, ясное, без единого облачка.
Я вдруг отчетливо понимаю, что верить и надеяться гораздо легче, когда ты сидишь рядом. Стоит лишь протянуть руку, и можно будет коснуться гладкой кожи с россыпью золотистых веснушек на плече. Так трудно удержаться, чтобы не коснуться их губами.
Люблю. До безумия. И все еще не верю, что ты снова рядом. И не хочу думать о том, сколько еще это продлится. Есть только здесь и сейчас. И я просто смотрю на тебя и улыбаюсь, как последний придурок. Я и есть придурок, наверное.
Солнце припекает все сильнее. Ты стягиваешь майку и лениво потягиваешься, жмурясь от ярких солнечных лучей, а у меня перехватывает дыхание, и желание прикоснуться становится просто невыносимым. Ты так близко, в соседнем кресле, чуть наклоняешься ко мне.
- Хочу, - притягивая тебя, усаживая к себе на колени, шепчу прямо в твои чуть приоткрытые губы, захватывая их в чувственно-нежный и долгий поцелуй.
Кожа под моими руками гладкая, чуть влажная от блестящих капелек пота и солоноватая на вкус, если прикоснуться к ней губами, провести по ней языком. Твои стоны сводят меня с ума, я теряю всякую связь с реальностью, а мир сужается до двух черных зрачков в окружении прозрачно-серых радужек.
Хочу.
От твоих нежных ласк пробегает дрожь по телу. Ты прижимаешься, трешься об меня. Пальцы, путаясь, судорожно расстегивают джинсы.
На кресле не очень удобно, и твои колени упираются в спинку. Я немного сдвигаюсь к краю, чтобы прижаться к тебе сильнее, чтобы быть ближе к тебе. Пьянею от поцелуев, то трепетно-нежных, то сумасшедших, почти болезненных поцелуев-укусов. И совсем теряю голову, когда твоя рука сжимает мой член, прижимая его к твоему, гладит. Боже, я не вынесу это слишком долго.
Мне кажется, мир взрывается мириадами разноцветных искр, и все расплывается перед глазами, а я выгибаюсь в судороге оргазма, выдыхая твое имя.
Ты утыкаешься мокрым лбом в мой, такой же мокрый, и что-то шепчешь, а до меня не сразу доходит, что именно.
- В следующий раз все же стоит пойти домой, - ты улыбаешься, я слышу это по твоему голосу, но ленивая расслабленность не дает открыть мне глаза.
Как хорошо. Невозможно прекрасно.
- Обязательно, - отвечаю я, открывая глаза, глядя в небо и думая о том, что хочу быть с тобой каждую минуту. За то время, что тебя не было рядом, и за то, которого у нас может не быть.

Страх

***
Время поездки в Питер неумолимо приближалось. Мне было страшно. До ужаса. И тебе тоже, я видел это в твоих глазах, хоть ты и старался не показывать мне этого. Поддерживал, говорил, что все будет хорошо. И я хотел в это верить. Верить тебе.
Не знаю, как ты меня выносишь и до сих пор не послал ко всем чертям. У меня и так скверный характер, но иногда бывает так больно, что хочется выть, орать, лезть на стены. Я становлюсь совсем невыносимым в такие моменты. А ты терпишь. А потом лежишь рядом, обнимая, и шепчешь что-то. Я не в состоянии понять что, но знаю, что это что-то хорошее.
Все дело в том, что я ненавижу лекарства. Да, без них совсем херово, но сознание остается ясным. Я хочу видеть тебя, чувствовать рядом. Может, я эгоист и придурок, но мне дорога каждая минута, проведенная с тобой. Я должен сказать тебе это. И много чего еще.
Но мы сидим в одном кресле, прижавшись друг к другу, и мне кажется, что ты и так все знаешь. И так хорошо, переплетая пальцы уткнувшись носом в волосы цвета солнца, не думать ни о чем: ни о завтра, ни о вчера.
- Где бы ты хотел встретить Рождество? – ты поворачиваешь голову и смотришь на меня, пытливо, с почти детским любопытством.
Мне хочется сказать, что все равно где, лишь бы с тобой, но ты не этого ответа ждешь.
- В Германии, - а, глядя на твое удивленное лицо, уточняю: - Всегда хотел побывать в Германии. В Дюссельдорфе.
- Прекрасно, - кажется, ты удовлетворен моим ответом. – Значит, туда мы и поедем на это Рождество.
Планы на будущее – это хорошо. Они лишь укрепляют надежду на то, что все пройдет. Значит, ты веришь. Может, правда нечего бояться?

Держись, Дюссельдорф!

***
Яркие огни мелькают перед глазами, сливаясь в одну светящуюся дорожку. Я что, умер? Голоса доносятся откуда-то издалека, глухо, будто сквозь толстый слой ваты, и я никак не могу понять, что они говорят. Мне или между собой?
Веки тяжелеют, и свет исчезает. А вместе с ним и голоса. Остается какой-то почти первобытный страх, хочется закричать: нет, я не хочу умирать! Я с ужасом понимаю, что не могу произнести ни звука. И боли нет. Это странно, непривычно. Легко, будто тела нет вовсе. Но ведь тогда я должен видеть его со стороны. Разве нет?
А еще я не чувствую рядом тебя, только холод и пустоту…
Что-то теплое упирается мне в бок, но, открыв глаза, я понимаю, что ничего не вижу. Только темнота вокруг, а откуда-то из-за головы раздается странное пиканье. Я прислушиваюсь. Еще слышно дыхание, едва различимое, где-то совсем рядом. Рука поднимается с трудом, словно к ней привязана пудовая гиря, и натыкается на что-то колючее и теплое. Такой знакомый ежик… из волос цвета солнца. Должно быть, я разбудил тебя своим неловким движением.
- Макс? – сонный и хриплый со сна голос – это лучшее из того, что бы я хотел сейчас услышать.
И я вдруг понимаю, что больше мне ничего не надо. Ты рядом, и, значит, все будет хорошо.
Держись, Дюссельдорф!

Das Ende.